Шесть часов вечера, жара спала, можно поливать огород. Над забором появляется помятое и опухшее со сна лицо, обрамлённое клочковатой бородой.

— Здравствуй, сосед!
— И тебе не хворать.
— Слушай, тут такое дело… У жены юбилей сегодня, займи двадцать гривней, а?
— Ты не забыл, что ещё за прошлые разы не отдал?
— Так помню! С получки — всё до копейки!

Тут Чесноков почти не врал — он, может, и отдал бы. Только подвох в том, что работы у него нет.

— Чеснок! Мы же оба знаем, что не отдашь. А давай так: вон у тебя вишня растёт на участке. Набери ведро или два, а я у тебя куплю по рыночной цене.
— Да не, ты что? Меня ж жинка съест — это на варенье, на зиму… Да и некогда мне, дел невпроворот.
— Ну, как знаешь.

Разговор окончен. Пойдёт теперь Чеснок по остальным соседям и будет ходить каждый день. Не возьмётся он ни копать погреб, ни красить забор — у Чеснока ведь много дел. Каждую летнюю ночь с его участка слышен звон стаканов, песни, а после — плач и проклятья в адрес тех, кто наворовал или «этим местом» заработал, а честный работяга теперь никому не нужен и должен жить в нищете. Днём Чесноков отоспится — и всё начнется сначала.

А ягоды на его вишне из ярко-алых станут сначала бордовыми, потом почернеют, сморщатся и гнилой массой осыплются на землю. Это будет уже не вишня, а памятник. Памятник невостребованному рабочему.